Когда я перечитываю или пересматриваю в разные периоды жизни любимые с детства саги, каждый раз задаюсь вопросом, как, как технически, физически, да в каком угодно смысле этого слова можно было все это, целый мир, придумать, представить и воплотить в книгу. Биографии создателей любимых миров, где всегда можно укрыться от того, что происходит вокруг, читать зачастую не менее интересно, чем их творения. Приведу несколько интересных отрывков из книги Алистер Макграт «Клайв Стейплз Льюис – человек, подаривший миру Нарнию», которую вы, возможно, захотите прочесть целиком.
«Я решил написать детскую книгу!» — это внезапное заявление Льюиса, сделанное однажды утром за завтраком вскоре после начала Второй мировой войны, миссис Мур и Морин приветствовали добродушным смехом.
Мало того, что у Льюиса не было собственных детей, он и с чужими-то почти не имел опыта общения, разве что изредка со своими крестниками.
Морин и миссис Мур посмеялись да и забыли, но эта идея так и не покинула Льюиса. Напротив, Нарния начала обретать в его воображении более отчетливые очертания, кристаллизовались идеи и образы, остававшиеся в далеком детстве.
В 2008 году лондонское издательство HarperCollins поручило профессиональному графологу Дайане Симпсон исследовать образцы почерка К. С. Льюиса. Дайана понятия не имела, кому принадлежат эти образцы.
Она сочла, что «мелкие аккуратные буквы» указывают на «сдержанность и осторожность», а также на выраженную способность к критическому суждению. Но Симпсон заметила и что-то еще: «Думаю, у него есть своего рода сарай (или иного рода „свой мир“), где он укрывается, когда пожелает».
Симпсон угадала с удивительной точностью: у Льюиса действительно имелся свой мир, где он находил убежище, — воображаемый мир, в итоге получивший имя Нарния.
Остановимся на минуту и уточним этот момент. Нарния — мир воображенный, а не мир выдуманный. Льюис проводил строгое разграничение между этими двумя понятиями.
«Выдумка» создает ложные образы, не имеющие аналогов в реальности. Такого рода выдуманная реальность открывает врата заблуждения. Вымысел же — плод человеческого воображения, пытающегося постичь нечто большее самого себя, ищущего адекватные реальности образы. Чем насыщеннее такими образами мифология, тем более она способна «сообщать нам больше реальности».
Вымысел Льюис считал законным и позитивным применением человеческого воображения, которое расширяет границы разума и открывает дверь более глубокому пониманию реальности.
В целом сочинение «Хроник» оказалось достаточно быстрым и легким. Вопреки всем обрушившимся на Льюиса личным и профессиональным проблемам, он успел с лета 1948 до весны 1951 года написать пять сказок из семи. Дальше наступил период засухи до 1952 года, когда Льюис взялся за «Последнюю битву» (закончил он ее следующей весной). Наконец он сладил и с «Племянником чародея», который явно доставлял ему больше затруднений, чем все остальные части цикла. Набрасывать его он принялся вскоре после того, как закончил «Льва, колдунью и платяной шкаф», но завершил лишь в марте 1954 года.
Одни видели в такой легкости признак творческого таланта Льюиса, другие, и в особенности Дж. Р. Р. Толкиен, сочли скорость, с которой появлялись «Хроники Нарнии», за симптом халтурной работы. Ведь в «Хрониках» нет сильного, тщательно прописанного фона, здесь сочетаются взаимоисключающие мифы и отсутствует последовательность. С какой стати в этот сюжет допущен Дед Мороз, недоумевал Толкиен? Он же вовсе не из этого мифологического мира.
А откуда взялось название волшебной страны? Изучая классические языки под руководством Уильяма Томпсона Кёркпатрика в Грейт Букхэме, где-то в промежутке с 1914 по 1917 год Льюис приобрел атлас классической древности, изданный в 1904 году. На одной из карт он подчеркнул название старинного города в Италии — просто потому, что оно ему понравилось. Это была Нарния, современный город Нарни в Умбрии, практически посередине Италии (Льюис там никогда не бывал).
Одним из самых знаменитых жителей этого города считается Люция Брокаделли (1476–1544), визионерка и мистик, ставшая святой покровительницей города. Этим сведениям едва ли можно приписать особую значимость для Льюиса, они важны для реальной истории Нарнии и культурной роли города на исходе Античности и в начале Средневековья (впрочем, отметим связь Люции-Люси с Нарнией). По-видимому, Льюису просто понравилось, как звучит это латинское название, и оно ему запомнилось (хотя это название города, а не региона или страны).
Открытие Нарнии стало одной из самых знаменитых сцен детской литературы. Четверо детей — Питер, Сьюзен, Эдмунд и Люси — были вывезены из Лондона во время Второй мировой войны (детей эвакуировали из столицы, опасаясь бомбежек). Они разлучены с родителями и живут в старом деревенском доме, который принадлежит доброму и благожелательному, но слегка эксцентричному профессору (многие считают, что профессор — сам Льюис, не слишком-то и замаскированный).
Поскольку проливные дожди мешают детям исследовать внешний мир, они принимаются изучать коридоры и комнаты, сплошь застроенные книжными полками (здесь явно проступает давняя очарованность Льюиса контрастом между внешним и внутренним миром). Наконец они забредают в пустую комнату, где нет ничего, кроме огромного шкафа.
Войдя внутрь шкафа, Люси попадает в холодную заснеженную страну — в мир, где всегда длится зима и никогда не наступает Рождество. Встретившись с обитателями этого мира, фавнами и говорящими бобрами, Люси узнает историю Нарнии: ее законный король — великий лев Аслан, который надолго отлучился, но теперь возвращается. Ее брат Эдмунд услышит совсем другую историю от Белой Колдуньи, выдающей себя за истинную и законную правительницу Нарнии.
На одном уровне «Лев, колдунья и платяной шкаф» — проверка этих двух претендентов и их версий Нарнии. Кому верить? Какую историю Нарнии принять? Чтобы верно судить о том, как им следует поступать, дети должны обнаружить подлинную историю таинственного мира, куда они попали, тот сюжет, в котором они сами призваны сыграть существенную роль.
Бросается в глаза контраст с другими, более ранними детскими книгами. Например, в «Волшебнике страны Оз» (The Wonderful Wizard of Oz, 1900), Дороти сразу узнает, какие колдуньи добрые, а какие — злые. В Нарнии персонажи не носят говорящие имена, сразу разоблачающие их характер. И дети, попавшие в сказку, и читатели вынуждены самостоятельно во всем разбираться. Они встречаются со сложными, неоднозначными персонажами, чья подлинная моральная природа проявится не сразу.
«Хроники Нарнии» рассказывают о том, как человек познает самого себя и свои слабости и пытается стать тем, кем ему предназначено быть. Сюжет здесь — поиск смысла и добродетели, а не только объяснений и понимания. Может быть, именно поэтому сказки Льюиса оказались столь любимы из поколения в поколение: они говорят нам о выборе, о добре и зле, о вызовах, которые следует принять, причем благое и великое предстает не в виде цепочки логических аргументов, но исследуется и утверждается нарративом, сюжетом, захватывающим воображение.
Под влиянием Чарльза Уильямса Льюис в начале 1940-х годов обнаружил, что сила воображения способна пробудить в читателе стремление к моральному благу. Именно Уильямс, как утверждает Льюис, научил его, что «если старые поэты избирают своим предметом какую-либо добродетель, они не учат ей, а преклоняются перед нею, и то, что мы принимаем за дидактику, на самом деле часто — волшебство».
Итак, ключ к моральному совершенствованию — пленить воображение читателя мощной историей об «отважных рыцарях, мужестве и стойкости». Такие истории вдохновляют и облагораживают и побуждают нас мечтать о подобных подвигах в собственном мире
Как же сам Льюис изобрел свой воображаемый мир? И зачем? Искал ли он в пору личных или профессиональных тревог убежища в безопасности детства? Может быть, Льюис — еще один Питер Пэн, застрявший на детском уровне эмоционального развития и отказавшийся вырастать, а Нарния — его версия Нетландии? В таком предположении может таиться зерно истины. Мы уже видели, как Льюис принимался писать в периоды стресса, и сам процесс приносил ему облегчение.
Но тут явно сыграл свою роль и другой фактор: Льюис все отчетливее понимал, что детские сказки открывают перед ним замечательную возможность исследовать философские и богословские вопросы, такие как происхождение зла, природа веры и стремление человека к Богу. Хороший сюжет способен сплести эти темы воедино, и воображение послужит вратами для глубоких размышлений.
Хроники Нарнии, как уверяет нас Льюис, возникли из его фантазии. Все началось с образа фавна, который торопится сквозь заснеженный лес, несет свертки и укрывается от непогоды зонтом. Знаменитое льюисовское описание творческого процесса демонстрирует, как возникшие мысленные образы постепенно разворачиваются, а затем уже осознанно соединяются в последовательный сюжет. Есть тут и очевидные существенные параллели с историей «Хоббита» Толкиена.
В письме У. Х. Одену (1907–1973) Толкиен рассказывал, как в начале 1930-х годов, когда он до смерти скучал над школьными сочинениями (он проверял письменные экзамены для дополнительного заработка), вдруг откуда ни возьмись его осенила идея. «На чистом листе я нацарапал: „В земляной норе жил себе хоббит“. Почему — я сам не знал; не знаю и сейчас».
Но сам Льюис не считал, что он «сотворил» Нарнию. Однажды он даже обмолвился, что «творение» — «термин, вводящий в заблуждение». Он предпочитал рассматривать человеческую мысль как божественную искру, а писательский процесс — как приведение в некий порядок дарованных Богом элементов. Писатель берет то, что имеется под рукой, и находит этому новое применение. Как и садовник, насаждающий растения и ухаживающий за ними, автор — лишь один из факторов «в цепочке причин».
Как мы убедимся, Льюис щедро пользовался «элементами», которые черпал из литературы. Его талант заключался не в умении изобретать такие элементы, но в искусстве, с каким он связывал их воедино, создавая шедевр, ныне именуемый «Хрониками Нарнии».
